В деле Шило (Таврина) есть немало белых пятен, но самым неисследованным периодом, несомненно, является его предвоенная биография. Следствие, по сути, оставило открытым важнейший вопрос о том, кем все-таки был человек, под одной и той же фамилией в 1942 году перешедший линию фронта в одну сторону, а в 1944 году – в обратную, арестованный при весьма нетривиальных обстоятельствах и безымянно пребывавший во внутренней тюрьме НКГБ/МГБ до 1952 года? Вероятно, точный ответ на него не будет получен никогда. Юридически сформулировано, что несостоявшийся террорист не был ни Гавриным, ни Серковым, ни Тавриным. Казалось бы, ясно. Но тогда почему у якобы не существовавшего в природе Петра Ивановича Таврина на станции Аркадак в Саратовской области проживала вполне живая и реальная бабка Анна Дорофеевна Родина, в 1946 году сообщившая о своем пропавшем без вести внуке переписчикам местного военкомата? Да и был ли несостоявшийся террорист Петром Ивановичем Шило, против чего есть масса аргументов? Выяснение этого обстоятельства явно не слишком интересовало советскую контрразведку, поскольку, похоже, материалов о проведенной полагающимся образом его установке в деле нет. Во всяком случае, возникает полное ощущение такого отсутствия. Был установлен лишь сам факт рождения человека с такими фамилией, именем и отчеством в 1909 году в указанном им же населенном пункте, но не более того. Идентификация подследственного именно как Петра Ивановича Шило не производилась. Сказанное им просто принималось на веру, в отдельных случаях выполнялась чисто формальная проверка, что выглядит весьма странно. В частности, вспомним, как арестованный агент “Цеппелина” пояснял появление у него документов на фамилию Таврин (во всяком случае, если верить информации из ранее рассматривавшегося очерка генерал-майора ФСБ и генерал-лейтенанта милиции А. Г. Михайлова “Хлестаков из «Цеппелина»”). Якобы после побега из-под следствия он обжег верхнюю часть своего паспорта, уничтожив фамилию и сохранив только имя и отчество, а также штамп о бракосочетании. Затем отнес испорченный документ в милицию и получил новый на фамилию жены Гаврин, а в 1940 году слегка дорисовал первую букву и стал Тавриным. Следователь же безоговорочно верит ему, делая вид, что не знает о существовании Постановления ЦИК и СНК СССР от 27 декабря 1932 года № 57/1917 “Об установлении единой паспортной системы по Союзу ССР и обязательной прописке паспортов”. Следователя не интересует, каким образом в руках беглеца оказался его паспорт, немедленно после ареста изымающийся и хранящийся в уголовном деле. Напомним, что такие дела лежат в следственной части отделения милиции, куда после побега беглец вряд ли заглянул бы за своим документом. Далее, вспомним не менявшийся с 1932 года порядок получения паспорта взамен испорченного. Его обладатель должен был явиться на прием к паспортистке по месту прописки. Та сличала со своей картотекой его слова и остатки паспорта, а также в обязательном порядке метрическую запись о рождении, и лишь при отсутствии расхождений заполняла специальную форму, с которой следовало явиться в паспортный стол соответствующего районного отдела милиции. Там ее сверяли с контрольным листком к паспорту, в котором имелась фотография (правда, обязательное фотографирование было введено только в 1937 году, до этого фотографии имелись не во всех контрольных листках и даже не во всех паспортах), и только после этого, да и то не сразу, заявителю выдавали новый документ, естественно, на ту же самую фамилию. Изобразить потерю какого-то документа было невозможно и просто опасно, ибо в этом случае гражданин СССР мог получить отнюдь не паспорт, а лишь трехмесячную справку из милиции. Ему надлежало обратиться в суд и получить там постановление, устанавливающее его фамилию, имя, отчество, время рождения и семейное положение, без этого новый документ не выдавался. Соответственно, этим способом не мог его получить и фигурант нашего расследования.
При этом весь аппарат паспортной системы в первую очередь был сориентирован не на учет движения населения как таковой, а на розыск лиц, скрывающихся от правоохранительных органов. Ключевым звеном в данной системе служили кустовые адресные бюро, проверявшие всех новоприбывших по адресным листкам с отрывными талонами, без которых была невозможна прописка и, следовательно, прием на любую работу. Именно в кустовых бюро все адресные листки сверялись со сторожевыми листками (розыскными карточками на лиц, объявленных во всесоюзный и местный розыск). Параллельно адресные листки проверялись и по книге розыска паспортов для выявления потерянных и украденных документов. Кустовые адресные бюро были созданы для улучшения работы милиции по розыску преступников и осуществляли весьма серьезные функции. В частности, приказ НКВД СССР от 16 декабря 1938 года № 230-сс повторно предписывал:
“На всех граждан, вновь прибывающих в район, независимо от того, на постоянное или временное жительство они прибыли, хотя бы даже и в непаспортизированную местность, листки прибытия должны направляться в кустовые адресные бюро”[ 1 ] .
Там листки проверялись на наличие в биографии компрометирующих сведений. При обнаружении таковых, в зависимости от их характера, соответствующая информация либо доводилась до сведения руководства предприятия, на которое поступал проверяемый, либо направлялась непосредственно в уголовный розыск.
Конечно, в описываемые годы, как и всегда, неоднократно отмечались случаи нарушения правил выдачи паспортов и торговли ими со стороны коррумпированных работников паспортной системы. В приказе НКВД СССР от 15 августа 1934 года № 0027-сс констатировалось:
“Паспортные органы предоставлены сами себе, работают бесконтрольно, в результате налицо злоупотребления, недостача паспортных документов, торговля паспортами”[ 2 ] .
Однако такие случаи все же являлись исключениями, и по каждому выявленному эпизоду проводилось серьезное расследование. И тем более в такой острой ситуации следователь обязан был выяснить у подследственного обстоятельства получения им поддельного паспорта, но по неизвестной причине его это не интересует.
Кроме того, исследователи “дела Таврина” почему-то проигнорировали и такой существенный аспект, как воинский учет. А напрасно. Напомним, что в соответствии со статьей 63 Закона СССР об обязательной военной службе от 13 августа 1930 года всем предприятиям и организациям при приеме на работу военнообязанного полагалось требовать от него учетно-воинские документы и проверять в них наличие отметки о состоянии на учете по месту жительства. При отсутствии таких отметок военно-учетные столы обязаны были сообщать об этом местным учетным органам. Данное правило соблюдалось неукоснительно, а тем более в таких случаях, как упомянутые в истории Шило-Таврина пребывания на ответственных должностях старшего следователя воронежской прокуратуры, директора фабрично-заводского училища, начальника Туринской геологоразведочной партии Исовского золото-платинового приискового управления треста “Уралзолото” или заведующего нефтескладом железнодорожной станции. Следовательно, во избежание проблем он должен был подделать не только паспорт, который, кстати, имел графу об отношении к воинской службе, но и военный билет, что дополнительно усугубляло трудности. Кроме того, об этом в доступных нам материалах дела не было и речи. Таким образом, история об изобретательном преступнике трещит по швам сразу по нескольким пунктам. Увы, внимание следователя это не привлекло, как и многие другие несообразности, нестыковки и явная ложь, в частности, полная невозможность незаметно переправить заглавную букву “Г” на “Т”. Если, конечно, последнее не являлось просто плодом фантазии публикаторов.
* * *
Продолжение - в полной версии текста.
__________________________________________________
ГАРФ, ф. 9401, оп. 12, д. 233, т. 1, л. 459 об.
ГАРФ, ф. 9401, оп. 12, д. 137, л. 46 – 47 об.
|
